Марии Михайловне Жарко в феврале исполнилось 93 года. Последние тридцать она прожила в деревне Прусиново, а родилась в Заречье, что на Столбцовщине, долгое время находилась “при границе”, еще “под Польшей”.

До сентября 1939 года граница между советской Беларусью и барской Польшей проходила именно здесь, по речушке, разделяющей Прусиново и Свериново. В памяти женщины остались многие детали из того, довоенного, жизни. И хотя прошло с тех пор уже более восьмидесяти лет, старшие местные люди хранят в своем лексиконе, обиходе выражения «там» и «тут»,»как при панах» и «как при большевиках».

Похоронив десять лет назад мужа, живет сейчас Мария Михайловна одна. Заходит через день-второй социальный работник Михаил, по несколько раз в день заглянет в дом соседка Мая, приехавшая из столицы ухаживать за пожилой матерью. Ее же дети, внуки в Минске, Бресте. Приезжают, отремонтировали дом, стоящий сразу же за кладбищем. Сестра зовет к себе на Столбцовщину. Но бабушка не хочет покидать места, где прошла значительная часть ее жизни. А в прошлом году даже на всю страну “засветилась” – приезжали журналисты из Минска, фотографировали, записывали воспоминания.

О том, как жили наши земляки по обе стороны советско-польской границы, как изменилась их жизнь после 1939 года, и я попросил напомнить М. Жарко.

С интересом поглядывали мы через границу, — рассказывает Мария Михайловна. — Бывало, землю обрабатывали чуть ли не до самой пограничной полосы, скот на лугу пасли, наблюдая за тем, что там, на том берегу, делается. Знала несколько семей, в которых кто-то из родственников, брат или сестра, отец или сын, оказались отлученными от своих. Голодными под господами мы не были, но работать много приходилось. Родители даже меня, малышку, брали с братом на работу-собирали камни на барском поле. С родителями отдельный расчет был, и нам, детям, чтобы поощрить, тоже по сколько копеек перепадало. И мы, счастливые, заходили, как взрослые, в магазин, покупали конфеты, семечки. Ого как вкусно было-сами же заработали!

Наш папа работал лесником. Днями, неделями пропадал в барском лесу, следил, чтобы не украл кто березку или сосенку, другого вреда не натворил. Даже тот, кто жил при лесе, не имел права заходить туда без надобности. Хочешь грибов, ягод собрать, веников для бани навязать, не говоря уже о том, чтобы жердь какую вырубить, — покупай билет. Но мы, дети лесника, иногда нарушали этот запрет, особо не афишируя, изредка бегали в лес горшочек земляники или черники собрать.

Учителя в школе запрещали нам говорить на белорусском языке, но не на каждом уроке, а тем более на переменах, да и после занятий из наших уст слетали белорусские слова. Разговаривали по-простому, на трасянке, кто как мог. А вот в церкви и в школе, куда дважды в неделю приезжал ксендз, старались придерживаться польского языка.

Дисциплина была! За порядком постоянно следили полицейские. Издавна приучили сельчан, чтобы к 3 мая, празднику принятия польской Конституции, во всех домах были побелены дымоходы, каменные фундаменты, чтобы не было поломанных, подгнивших дощечек-частоколин в заборе, сорняков не было видно с улицы. Такой порядок еще долго сохранялся и после воссоединения, каждую весну хозяева и без объявленных субботников старались убирать свои подворья.

Наши власти пугали: никаких контактов с большевиками! Знаю, что и с той стороны была соответствующая установка на общение с нами, западниками. А нам же так хотелось узнать, как там, по ту сторону границы. Посем коров, поглядываем издалека. Но попробуй заговори, даже на расстоянии, — беды не миновать. Смелее с нашей стороны иногда все же решались, когда не видели поблизости людей в форме, задавать женщинам, подросткам вопросы, но «большевики» отворачивались, отмалчивались. Видно, с их стороны страх был. Помню, однажды наши старшие девушки как-то соблазнились переступить границу, поговорить с “советскими”, то их задержали, долго не отпускали. Посчастливилось, вернулись, а были же случаи, когда таких “перебежчиков” уже и не видели в родных местах.

Перед приходом Красной Армии больше волновались состоятельные хозяева-польская пропаганда хорошо запугала людей тем, что большевики все в колхоз заберут. А у нас что забирать? Жили бедно. Барин успел распродать свое добро евреям и куда-то сбежал. Мой брат набрал в его доме каких-то открыток, фотокарточек, и мы, малыши, с интересом поглядывали на “иностранные красоты”. Мама кричала, чтобы спрятали или вообще сожгли, потому что увидят русские, что у нас чужое, убьют. А не с подачи тех «русских» появилась в деревнях такая поговорка: «Совет принес нам конфет». Правда, не припомню, чтобы нам кто-нибудь давал те конфеты. Зато мы залезли в бывший барский сад и в охоту наелись зрелых осенних антоновок.

А потом организовали колхоз. Отдавать туда нам было нечего, наоборот, нашей семье выдали одну из барских коров. Охотно ли шли люди в колхоз? А кто же у нас спрашивал, мои вы хорошие? Собрали, сказали написать заявление. Отказываешься-землю по самые сени обрежут, налоги повышенные, а тех, кто при этом осмеливался недовольство выразить, — в Сибирь. Многих лесников побрали, будто они при панах были и сейчас остались польскими шпионами. Закрыли, разобрали или под свои нужды стали использовать церкви, костелы. Кто верил в Бога, молился потихоньку по домам. На Новый год елки стали убирать, но и от празднования Рождества Христова, Пасхи (неофициально) не отказывались. Держали некоторые, и наши родители, дома свиней, но мясо, масло от своей коровы не каждый день видели – основным припасом для большой семьи стали картофель, капуста. А вот пить больше начали. «Государственную» водку в магазине мало кто мог позволить себе купить, а самогон, хоть и запрещали, многие гнали и употребляли. Такое вот было предвоенное и в первые годы после войны жизнь…

Виктор СОБОЛЕВСКИЙ, Сергей ШАРАЙ (фото)